Ник Кейв “Я ПЛАКАЛ И ПЛАКАЛ, ОТ НАЧАЛА И ДО КОНЦА”

Опубликована в британской газете “Independent on Sunday” 29 марта 1998 года

Случилось так, что друг пригласил меня на русский фильм, объявленный в Сохо. Когда я спросил его, что это за картина, он ответствовал: “Ну, ничего толком не происходит, а в конце кто-то умирает. Пойдем. Тебе должно понравиться”. Поскольку мой друг занимался прокатом этой картины в стране, мне ничего не оставалось, как подчиниться. Сходить на русский фильм - это из тех вещей, которые приятели устраивают друг другу.

Фильм назывался “Мать и сын” и был поставлен режиссером Александром Сокуровым. Перед нами открывается последний день умирающей матери (Гадран Гейер) и ее взрослого сына (Алексей Анаишнов). Утро. Мать просит сына о небольшой “прогулке”, желая, чтобы он пронес ее по изумительным, сказочным местам, после чего он возвращается в свой бедный, уединенный домик, кормит ее и укладывает в постель. Затем сын уходит по своим делам и, вернувшись, обнаруживает, что мать умерла. Все это происходит на протяжении 76 минут. Но эмоции, которые мы испытываем за это время, наблюдая великую красоту и великое горе, не могут не вызвать слез.

“Мать и сын” - это фильм о Смерти, Любви и Милосердии. Та любовь, которую мы наблюдаем между сыном и матерью, совсем непохожа на обычную, земную любовь, потому что очищена неизбежностью смерти. Смерть ожидает обоих с невероятной точностью: мать обязательно умрет, сын останется один. Похоже, что даже время уважительно и медленно делает шаги вперед, для того, чтобы не помешать этому заботливому пристанищу любви: все действия неторопливы, каждое неверное движение подгоняет смерть. Характеры наполнены эмоциональностью и духовностью. Создается впечатление, что у них нет прошлого, связанного с их окружением, что они живут над миром, вне его. Это сквозит во всем: в жестах, заботе, мягкости, нежности. Сын расчесывает матери волосы, поправляет ей одеяло, кормит из бутылочки с соской. Мать отвечает заботой и лаской: насколько позволяют ей уходящие силы. Это действительно отношения, это чувства, которые не должны бросаться в глаза. Священные, духовные, не тронутые занудными навязчивыми аналитиками двадцатого века. Это настоящая человечность, которая ставится выше всего; хотя Сокуров не делает акцента на трагичности смерти. И все же Смерть повсюду, она сквозит в каждом жесте и тяжело нависает над каждой сценой. Даже в природе чувствуется неведомая печаль, словно она знает о неминуемом уходе матери. Перед нами Страдание, иногда напоминающее Христово: не Страдание больной матери, но ее сына, не той, что умирает, но того, кто остается после нее.

Диалоги также выглядят странными, как будто любовь и понимание главного героя делают разговоры необязательными. Когда они беседуют, слова кажутся лишенными всякой цели и намерения. Они никогда не пытаются выстроить удобную и понятную фразу, все, что звучит - это знание, которое проявляется в каждом жесте. Слова психологически сложны и пронизаны болью. Лучше всего это видно в последней сцене, где речь идет о жизни и смерти. Диалог выглядит поверхностным и мучительным, и служит лишь для того, чтобы приоткрыть завесу горя.

Мать: “Так печально. Ведь все эти мучения тебе тоже придется перенести”.
“Поспи немножечко, мама, - отвечает сын. - Поспи, я скоро вернусь”.

Сын выходит из дома и направляется в сторону прелестного парка. В подобных длинных, медлительных, практически бездейственных сценах дыхание замирает при виде величественной красоты, поднимающих фильм на непревзойденную высоту. Пейзажи Сокурова не отягощены бременем реализма. Его сцены превращаются в кинематографические картины, более похожие на рисованные полотна, нежели на фильм, мерцающие искусственным, туманным светом. Эти словно вышедшие из снов аллеи напоминают работы художников немецкого романтизма, творивших в начале 19-го века, в особенности Каспера Давида Фридриха, в которых все залито лунным сияющим светом. Величие и непостижимость этих возвышенных пейзажей одухотворены так, как ни одна из форм традиционного христианства. Сокуров выписывает каждую из этих утонченных изящных сцен точно так же, как его герои заботятся друг о друге - аккуратно, неторопливо, нежно, с любовью.

Вся эта красота отмеряется шагами, временной шкалой, продиктованной смертью. Каждое действие, каждый жест - медленные, звучные, важные, духовные, - дают возможность и время зрителю полностью окунуться в очарование и испытать на себе силу этих серьезных событий. Проживая фильм, мы сами встаем перед неизбежностью нашей собственной смертности, перед смертностью других. Давно мы не испытывали ничего подобного при просмотре такого рода кино.

Смотря фильм, я проливал горькие слезы из-за невозможности что-либо изменить. Нужно сказать, что этот непередаваемый пульс звучит во мне до сих пор.

Перевод c английского Елены Клепиковой.